| Суббота, 18.05.2024, 12:44 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 9Глава девятая
Положение на фронте стало тяжелым. Мы слышали от красноармейцев, возвращающихся с фронта на переформирование, что трудно удерживать позиции, особенно тогда, когда на смену русским воинам приходят азербайджанцы. Мы их называли «ялдашами» («ялдаш» по-азербайджански – товарищ). Ругали вслух Ворошилова. Особенно много нелестных слов адресовалось Мехлису. Я не знал, кто он такой. Сознание мое рисовало высокого тощего злого человека с тонкими губами и ястребиным, нависшим надо ртом, носом. Мне не довелось слышать ядовитых слов в адрес Сталина. Для меня лично Сталин был кумиром, лучшим человеком на свете. Я верил в его непогрешимость. С верой в него ассоциировалась сама победа! Но, вернусь к «ялдашам». Они не хотели воевать, занимались самострелом, ели мыло, отбросы на помойных ямах, чтобы заболеть и не идти на фронт. Можно было ежедневно видеть, как площадь у пожарной команды на Шлагбаумской улице пересекает медсестра, а за ней движется более десятка «ялдашей» с перевязанными кистями рук. Возникало предположение, что они ловили пули руками, высовывая их над окопами... Нет, все было проще, они стреляли в руку товарища через буханку хлеба, чтобы не оставлять следов близкого выстрела. Трибуналы не успевали их судить. Как такие воевать будут? Они плохо знали русский язык, но мы их понимали. Они были жалки и беспомощны. По воинской доблести они значительно уступали румынам, которые ни храбростью, ни умением не отличались. Стало беспокойно на душе, слыша о том, что военная инициатива переходит к немцам. Так не хотелось вновь попасть под немца. Теперь, покинув татар, мы жили в самом конце улицы Чкалова, у выезда из города, вблизи воинской радиостанции... Трудно убеждать голодного терпеть муки голода, держа в руках булку с колбасой, откусывая по куску и давясь ими. Даже животное не поверит, не последует твоему совету. Я убедился в этом, наблюдая за псом. Он не брал куска хлеба, выпеченного из проса, если я в его присутствии ел лучший хлеб по качеству! Как же можно уважать власть, если она, словами убеждает тебя терпеть, а сама не отказывается от льгот, создаваемой ею самою, и только для себя? Даже в период войны, когда понимаешь, что безвластие смерти подобно, не уважаешь лгущих бессовестно, призывающих сражаться, и первыми бегущих от опасности. Нет, возглавляющие властные структуры в нашем городе не были капитанами, последними покидающими тонущие корабли. Эти люди покидали их первыми, только услышав, что где-то появилась течь. Покидали Керчь тайно, когда она была еще на плаву, способная долго сопротивляться, а возможно, и победить. Да, гражданское руководство покидало Керчь ночью, не с пустыми руками, почти в комфортных условиях, оставляя население врагу на поругание и физическое уничтожение. А потом, в воспоминаниях, издаваемых многотысячным тиражом, говорили о своих героических действиях, правда, облекая их в тогу партийной коллективности. Не добавлял уважения к себе и тот, кто в мирное, доброе время клялся в верности партийным идеалам, а в беде, постигшей нас, закапывал партийный билет в землю и шел служить немцам верой и правдой. Примеров тому великое множество на каждом шагу. В нашей, советской литературе члены партии все были крепкие духом, кристально чистые люди, самоотверженно служащие своему народу. Предатели – все, до одного, беспартийные, безыдейные, с темным прошлым, короче говоря – классовые, сознательные, враги. Но, почему-то я среди «кристально чистых» не находил подобных генералу Раевскому и иным героям войны 1812 года. В отличие от меня, мальчишки, они даже не верили в нашу победу. Как же жить и служить идеалу без веры?.. Убежденной, вынесшей всю тяжесть войны на своих плечах, была молодая часть общества, не окрепшая телом, но воспитанная на коммунистической идее, не научившаяся лгать, лишенная возможности сравнивать прошлое с настоящим. Их можно сравнить с фанатиками. Но, эти фанатики не верили в Бога и, отдавая жизнь, знали, что их ждет забвение и небытие, а не царство небесное. Их лишили даже этого малого утешения. Они шли во имя светлого будущего на таран, бросались, обвязавшись гранатами, под танки, даже не изведав сладости первой любви. Достойны уважения перенесшие страдания, когда этих страданий можно было избежать, только поменяв цвет. Погибал прекрасный, полный веры в светлое будущее, целеустремленный народ – генофонд русской нации. Его бросили в горнило войны, не щадили, затыкая бреши, созданные бездарными руководителями типа Хрущева и Ворошилова. Личной храбрости им было не занимать. Ворошилов на Ленинградском фронте собирался возглавить атаку бойцов. Но, бог талантами обидел, а в анкете, в графе об образовании они писали: «малограмотный». Сведения о политической жизни в городе мы узнавали от матери, ходившей ежедневно на работу. 10 мая 1942 года она вернулась домой раньше обычного и рассказала о разговоре со своим начальством. Она просила начальника помочь эвакуироваться мужу и сыну (речь шла обо мне), так как она беспокоилась за нашу жизнь при возможном возвращении немцев. Ей ответили: « Не разводите панику! Вы знаете, как в военное время поступают с паникерами!». 11 мая утром, то есть через несколько часов после просьбы матери, руководства на работе не оказалось, – оно переправилось на Кубань. Переправилось, тайком, упаковав вещи в чемоданы. Попытки нам самим переправиться были обречены на провал. Кому было до нас, до наших проблем, если не успевали переправлять войска. В воде была масса людей, использующих все подручные средства: доски, автомобильные камеры, пустые металлические бочки. Многие гибли тут же у берега, расстреливаемые немецкими самолетами, летающими на бреющем полете и поливающими пулями землю и воды пролива. Орудия наши стояли в десяти метрах друг от друга. Некоторые стреляли, многие были брошены своей прислугой. Это была не только военная, это была огромная человеческая трагедия. Мы, гражданские люди всех возрастов, национальностей, обреченные, оставались без защиты, брошенными под ноги врагу. Агония последних дней перед приходом немцев. 11 мая 1942 года мы встретили в центре села Катерлез, в небольшом, но уютном домике. Хозяин его разрешил нам пожить в нем некоторое время. Сам он собирался на несколько дней к родственникам в деревню Булганак. Часов в 16 к дому подкатила большая телега, в которую были запряжены упитанные красивые кони. На телеге красовалась огромная бочка с сухим белым вином. Ее привезли два лейтенанта и ездовой. Все они были хозяйственники или, как их называли когда-то, интенданты. Они попросились на ночлег. Отец дал «добро», и они провели с нами вечер за столом, за кувшинами вина. У них была прекрасная закуска. Они много пили, не пьянея. Не отставал от них и отец. Потом один из них играл на балалайке, другие ему подпевали. Пели, скажу откровенно, неважно. А вот балалаечник был просто великолепен. Я загляделся на быстроту движений его пальцев. Он заметил мой восхищенный взгляд, протянул мне балалайку и сказал: «Бери, мой подарок тебе! Мне она уже никогда не понадобится!». Никто не обратил внимания на конец его фразы, хотя в ней было столько тоски и обреченности. От балалайки я не отказался, хотя и не научился играть на ней, просто мне скоро стало не до балалайки... Утром наши «гости» уезжали, прощаясь с нами, как прощаются с близкими людьми. Через полчаса после мы из окон дома видели последние цепи отступающих наших солдат. Они бежали, но это не было паническое отступление, они отстреливались от невидимого нам противника. Еще через четверть часа по центральной улице села по направлению к городу прогрохотало полтора десятка немецких танков. А потом был более часа обстрел нашей советской артиллерией села, в котором никого не было кроме мирного населения. Снаряды ложились неподалеку от дома, два из них разорвались на огороде. Было страшно. Поступило предложение выпить вина, чтобы уменьшить страх. Пили его из кружек большими глотками, без закуски. Вино мне понравилось. Слегка кисловатое, с каким-то вяжущим привкусом. В голове у меня все поплыло, стало весело. Страха не было, он куда-то исчез. Мы сидели на полу дома и комментировали неумелую стрельбу артиллеристов... На следующее утро внезапно вернулся хозяин дома. Мы уходили со своими котомками и подаренной балалайкой, оставив хозяину почти полную бочку вина. Как мы не пили, а выпитого оказалось мало. Я с матерью и отцом направлялись на городскую квартиру, тетя Ира с остальными на улицу Чкалова. Прохожие сновали по улицам, таща из военных складов все, что только могли. Я решил к ним присоединиться. Неудачно. У входа в табачную фабрику уже стоял немецкий часовой. Я побежал на широкий мол, откуда тащили соленую сельдь. Подойти к самим чанам мне не удалось, в них, по колено в рыбном рассоле, стояли бабы, нагружая сумки селедкой. Плохонькую, не удостоившуюся их внимания, они выбрасывали на пол, чтобы она не мешала отбору. Вот этой, отброшенной сельди я и набрал десятка два с половиной. Я складывал ее в холщевую сумку и трясся всем телом, ожидая немецкого окрика. |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |