| Суббота, 18.05.2024, 14:13 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 12Глава двенадцатая
Отец стал работать в Керченской МТС главным бухгалтером. Чтобы было легче жить семье, мы, оставив квартиру под присмотром родственников, перебрались на Литвинку, состоящую из трех Литвиновских переулков в районе северо-западной окраины города, в домик, принадлежавший МТС. Там было две квартиры: небольшие комнаты и кухня. Мы их, а так же огород и фруктовый сад делили пополам с новым соседом Потатиевым Михаилом, личным шофером управляющего, немца Фишера, контролирующего деятельность всего управления МТС во главе с директором Дрегалевым Павлом Яковлевичем. Фишер был высок и тощ, Дрегалев – необъятен в талии, широк в плечах, и с неглупой головой на них. У Потатиева была бесцветного вида жена, постоянно жалующаяся на свое здоровье, а потому почти ничего не делающая. Когда муж уходил на работу, жена начинала готовить для себя с дочерью, для мужа готовила отдельно. Себе и дочери, что получше, ему – что попало. Для Михаила был важен объем пищи, а не качество, аппетит у него был хорош! Несмотря на то, что ему доставались объедки, вид у Михаила, в противоположность жене, был цветущим. Теперь мы превратились в «фермеров», работая на своем огороде и в поле, на землях МТС, где нам выделили участок в полгектара отличной, облагороженной земли. Мать взращенное нами продавала на рынке, стремясь осуществить свою мечту – приобрести корову. И вот корова, небольшая, красновато-коричневого цвета, стоит в коровнике. Что поделать, не выдержала крестьянская душа, попав в свою стихию. Мать теперь все свое внимание и любовь выплеснула на это животное. В благодарность корова давала много молока. Питание наше здорово наладилось, хотя хлеба по-прежнему не хватало. Работы у меня стало много. Мать подкармливала корову дома, поскольку степи наши летом выгорают и скотине там не разгуляться. Мы с братом набивали полные сумки листьев дерезы, искали лебеду и иные травы. Рвешь долго, а животное съедает это все мигом. Теперь нужно было убрать навоз, высушить «кизяки» для топлива, натаскать воды в две большие бочки. Колодец от нас далеко: жили мы на возвышенности. Заглянешь в жерло его, где-то далеко внизу пятно воды во тьме поблескивает. Несколько десятков метров глубина. Крутишь ворот долго, пока ведро покажется, а его еще нужно и ухватить одной рукой, вытащить, перелить в свое ведро. Чтобы ускорить процесс работы, стал носить ведра на коромысле, да еще одно в руке. Руки оттягивает, ручка в руку врезается... И еще одно задание: идти за хлебом в МТС. Не хлеб, а горе. Нам его выдавали по 200 граммов. Пекли его не в виде каравая, а кирпичиком. Каравай из такого теста не слепишь. Основу его составляло просо, не пшено, а просо, да еще сорта «сорго», из стеблей которого веники вяжут. Хлеб рассыпался, поэтому его делали избыточно влажным, он здорово горчил. Но что делать, приходилось есть. Расстояние небольшое, километра два. Меня в этом случае сопровождала собака. Лучшего защитника никогда бы не хотел иметь. Я не встречал немцев добрых, таких в природе не существовало. Это не славянин, человек с открытой душой. В душу немца не заглянешь. Нет чутья на это! Растерян был этот дар Господа, когда Адам с Евой из Эдема шли. А может, потомки их растеряли, кто знает? А вот у четвероногих оно есть: и обоняние превосходное, и слух неплохой! О зрении не скажу, не ведомы мне пределы его у собаки. Но, двумя первыми чувствами дворовая собака по кличке «Бобик» владела. Не королевских кровей, не господской породы: самая обыкновенная дворняга. Ноги короткие, но крепкие, сильные. Шерсть короткая, гладкая, как у европейских овчарок, вооружение – крупные белые зубы, отличные клыки. И, наконец, умные коричневые глаза. Мы его знали давно, еще с довоенных времен, когда временно проживали на Правой Мелек-Чесме, во дворе напротив стадиона. Это была свободолюбивая собака, не знавшая со своего рождения цепи, хорошо знающая свои обязанности, не злоупотреблявшая лаем, хорошо контролирующая всех посторонних, без необходимости вывешивания таблички с надписью – «Во дворе злая собака!». Наша семья никаких прав на него не имела, пес пришел к нам без приглашения после того, как были полностью разрушены дома во дворе, который он охранял. Пес спасся, спрятавшись под кровать. Его извлекли, когда разбирали завалы, чтобы откопать оставшихся в живых людей. С той поры перед самым началом бомбежки он всегда первым лез под кровать, опережая нас. Не удивляйтесь, по защитным свойствам я присужу кровати второе место после надежного подвала. Спасает при разрушении здания при условии, что оно не многоэтажное. Для нас Бобик служил лакмусовой бумажкой в определении опасности авиации. Он ни одного раза не ошибся, определяя тип самолета, не реагируя на истребители и штурмовики. Когда городом владели наши, он реагировал только на немецкие самолеты, когда владели немцы – только на советские. Он точно определял, достанется ли нам порция бомб или нет. Если бомбы не предназначались нам, пес был спокоен. Если бомбы должны были лечь поблизости, он вскакивал в комнату, лез под кровать и дрожал всем телом своим, не издавая иных звуков. Он совсем неплохо разбирался в людях. Нет, он не облаивал, он оскаливал свои зубы – этого было достаточно. Не знаю, каким уже образом он отличал немцев от остальных, даже тогда, когда немец надевал гражданскую одежду? Действовал он в этом случае исподтишка, по-собачьи, нападая сзади. Лежит эдак спокойно, даже глаза прикрыл от дремоты и, только враг оказался за его спиной, как он мгновенно бросался и впивался зубами в край шинели. Редко оставался он без добычи. Сделав дело, он стремительно убегал. Искать его в этом случае было бесполезно, в дом он не забегал, словно знал, что не следует навлекать неприятность на хозяев своих. Пес хорошо отличал вооруженного немца от невооруженного. Вооруженного он пропускал. Немцы, познакомившиеся с ним, называли его: «Хунд партизан!». Однажды, когда мы возвращались с ним, получив хлеб в МТС, и проходили мимо пулеметных гнезд, сооруженных немцами вдоль дороги, пес вдруг толкнул меня, задумавшегося, грудью в ногу. Я встрепенулся, огляделся, и холодок пополз по моей спине. Я увидел следующий вслед за моим движением ствол крупнокалиберного пулемета. Я перепугался не на шутку, подумав: «А, что стоит немцу нажать на гашетку пулемета?..». Я делал вид, что не замечаю действий немца, боясь своим видимым страхом спровоцировать пулеметчика. Послышался окрик немца: «Хальт!». Я остановился, не понимая, зачем он меня останавливает. Последовала следующая команда: «Комм!». Я подошел. Немец забрал у меня весь хлеб, потом повернул меня спиной и дал коленом под зад. Я сохранил равновесие и, не оглядываясь, поспешил прочь. Как я был рад тому, что пес так умно повел себя! Бог с ним, с хлебом! Я то жив! Потом, на досуге, я оценил поведение собаки, Как много в нем было человеческого! Может, война развила в нем эти способности, кто знает? Он толчком предупредил меня об опасности, не покинул меня, но и не бросился на моего обидчика, как это делал прежде. Он сумел заглянуть в душу того человека, увидел всю черноту ее, оценил. А ведь внешне немец не отличался от других. Когда предстанет такой перед Господом, глянет Бог своими ясными глазами, просветит его, как рентген-аппаратом, и душа пришедшего предстанет куском материи в мелкий черный горошек! Отец стал привозить муку. С подъехавшей с мешками муки подводы снималась сумка с мукой свежего помола, хлеб из такой муки особенно вкусен! Подвода катила дальше, мать провожала ее завистливым взглядом. Между матерью и отцом возникал тут же неприятный разговор. Мать начинала укорять отца в том, что остальные руководители МТС в сыру и масле катаются, муку мешками завозят к себе, торгуют ею, дорогие вещи покупают... Отец отвечал: «Тебе что, мало? Поешь эту, снова привезу!.. Что тебе надо?..». И взрывался: «Не нравится, иди сама зарабатывай!». Мы не вмешивались. Для нас было важно то, что мы, наконец-то, были сыты. Жаль только, что наша сытая жизнь приближалась снова к концу. Информации у нас не было, но мы по поведению немцев догадывались, что дела у них неважные. Разобраться в причинах помогла газета «Голос Крыма», издаваемая на русском языке для населения. К нам она не доходила. Но как-то, я уже не помню, каким образом, один экземпляр попал в руки отца. Он, собрав всех на семейный совет, познакомил нас с очень интересным приказом Гитлера, напечатанным вместо передовицы. В ней фюрер объявлял благодарность авиации за то, что она вывезла из-под Сталинграда более 55 тысяч раненых. «Подумайте, – восклицал отец, комментируя этот приказ. – Каковы же там истинные потери, если только по воздуху вывезено столько?». Похоже, что там им действительно всыпали по первое число! Немцы теперь не обращались к нам, ликуя: «Москва капут! Ленинград капут! Сталинград капут!». Хотя духом не пали. Они как-то уважительнее стали относиться к нам. Газета пыталась формировать у нас, покоренных, но непокорных, лояльное отношение к немецким захватчикам. Какими бы тупыми ни были продажные газетчики, не могли же они не понимать, что русские – это не два-три продажных полицейских. Ведь немцам не удалось здесь создать даже крохотного отряда из русских добровольцев, готовых служить Гитлеру. Для формирования «добровольческих отрядов» РОА (русской освободительной армии) Власова использовался проверенный прием: людей морили голодом. Не все выдерживали эту пытку, умирая от голода. Никого не могли обмануть расклеенные по Ленинской портреты Гитлера с надписью под ними – Гитлер-освободитель. Не верили мы ни единому слову рупора немцев. Не верили даже тогда, когда они сообщали и правду, скажем, об открытии церквей, о введении в советских войсках офицерских званий, о ношении ими погон. Все чаще и чаще устраиваются облавы на жителей. Ловят для отправки в Германию. Заманчивые посулы райской жизни для выезжающих на работу не сработали. Стали ловить молодых, те стали уходить в села. Люди не хотели ехать на чужбину, да еще работать там на немецкую военную машину. Чаще всего облавы устраивались на рынке. Задержанных направляли в здание биржи труда (она находилась там, где сейчас находится станция скорой помощи), оттуда под конвоем на станцию, в товарные вагоны... Из наших никто не был задержан, мы вели себя крайне осмотрительно. Правда, один раз была задержана жена дяди Михаила. По счастью я оказался неподалеку, успел прорвать оцепление, заработав по пути удар палки по спине, но принести документы, удостоверяющие о том, что она работает в сельской общине. Крестьян немцы не трогали. Тяжкой работы не выполняю. Личного времени у меня много. Прежних довоенных, шумных игр с приятелями не веду. В свободное время много читаю. Читаю все, что попадает под руки: беллетристику, художественные произведения. Сотни авторов. У меня осталась неприкосновенной любовь к книге. Я не знаю плохих книг. Если книгу писал человек, вкладывая в нее душу, следует покопаться, отыскать его мысли. Если книга не имеет души, пусть живет: бездушный нуждается в бездушном! Школьное образование осталось далеко в прошлом. Только сведения, почерпнутые из книг. У меня только начальное образование. В пятом классе я проучился всего четверть. Я вижу детей, учащихся ремеслу, вижу множество подростков, бегающих с гуталином и ящиками со щетками для чистки обуви... Какое у них будущее, какое будущее у меня? Отправляемая в Германию молодежь, каким образом используется там? Почему так боятся немецкого рая? Тут же и дураку понятно, какую работу может выполнять молодой человек, не имеющий специальности? Ведь из прочитанного мною ясно, что Германия – государство с высокоразвитым производством, входящая в пятерку самых развитых стран мира. Особенно развиты авиастроение, судостроение. Я давно уже слышал об изделиях Золлингена. Слышал о заводах Круппа, Тиссена. Видел немецкую радиоаппаратуру фирмы «Телефункен». Как же не понять, что нашу молодежь там используют на самых грязных и тяжелых работах. А как обращаются немцы с людьми, мы все видели! Чувство собственного достоинства заложено в человеке при его появлении на свет. Ведь в Священном Писании сказано, что Бог создал человека по образу и подобию своему... Значит и эта частица божья получена в наследство от Творца! Маленький человек, еще не научившись говорить, свое возмущение выражает громкими криками и плачем. Стоит только взглянуть на личико новорожденного, сколько в нем видно обиды! Нас в школе учили основам человеческой морали, частью которой и является человеческое достоинство. Пришли немцы, и это человеческое качество исчезло. Воскресный день. Пролетарская улица напоминает Мекку. Со всех сторон к Сенному рынку едут подводы, тротуары заполнены людьми, движущимися в двух направлениях. В этот день можно было пополнить запасы продовольствия, если в карманах водились оккупационные марки и наши советские рубли. В ходу все купюры, в том числе и с изображением Ленина. Курс: за одну марку – десять рублей. На рынке тьма народу, хотя и часто совершаются облавы для отправки молодежи в Германию. Продают то, что имеют, покупают то, что могут. Очень много антиквариата. Столько дореволюционных книжных изданий, картин и вообще вещей. Как они сохранились? Немецкие солдаты в антиквариате плохо разбираются. А нашему простому люду нужен хлеб, реже – самогон. Отдают за бесценок то, что потом, много лет спустя, будет оцениваться в миллионы! Я тоже брожу по рынку в надежде заработать несколько марок подноской вещей. Подростков нанимают охотнее, им меньше платят, а право на большую плату защитить не хватает силы. Денег у меня нет, воровать не умею! Рынок сам по себе интересен. Это ведь не магазин, где цены определены и не меняются, там торговаться не нужно. Общение простое, один взвесил и продал, другой взял и уплатил. На рынке торгуются, общаются. При отсутствии средств массовой информации рынок – источник слухов, правдивых и ложных, предположений и настоящих, реальных, сведений. Здесь их черпают, отсюда их разносят. И следует отметить в этом процессе важнейшую роль женщин. Недаром этот источник информации получил название в народе – «сарафанное информбюро». Сегодня мой выход на рынок неудачен. Возвращаюсь домой. Впереди меня идет средних лет мужчина, поддерживая под руку молодую женщину. Выглядит мужчина настоящим пижоном, на нем серый в полоску великолепно сшитый костюм, под цвет костюму кожаные туфли. Сзади меня, безбожно дыша в затылок, идет здоровенный, рыжий немец. Оттолкнув меня в сторону, он приближается к «пижону», стаскивает со своих плечей тяжелый солдатский ранец и взваливает тому на плечи. «Пижон» резко разворачивается, чтобы дать отпор нахалу, и тут же лик его тускнеет, словно тень набежала на него. Отпустив даму, он покорно, подобно мулу, безропотно несет на себе чуждую ему поклажу. Что может сделать порабощенный со своим поработителем? Нет у него даже права возмутиться! Его человеческое достоинство доведено до нулевой отметки. Ведь неведомо мне, что думает осел, когда его нагружают. Но известно, что в знак своего возмущения животное может заупрямиться. Даже наносимые ему побои не заставят упрямого осла тронуться с места. Наверное, чувство достоинства у осла есть. Я смотрю на немца, теперь он шагает со мной рядом, на лице его написано блаженство, вызванное вседозволенностью, измывательством. Ведь в массе двигающихся людей много таких, которые одеты, не только скромно, но и просто бедно. Ну, скажем, он не взвалил груз на меня, плохо одетого подростка. Нет, он отыскал самого элегантно одетого мужчину, к тому же идущего под руку с дамой... Я понимаю, женщина не станет осуждать своего спутника, она понимает его бесправие. |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |