| Суббота, 18.05.2024, 15:27 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 16Глава шестнадцатая
Еще через день мы стали собираться идти домой, в Керчь. В Колчуре остались Алексей, дядя Миша с женой, наша семья, исключая меня и отца. Собрав котомки с небольшим запасом пищи, мы пешком двинулись в Ички и далее по дороге, идущей параллельно железнодорожному полотну. Я не ожидал, что путь домой будет таким непродолжительным по времени и таким не обременительным. Мы шли, а душа пела. Все вокруг казалось прекрасным. И действительно, апрель 1944 года был чудесен. Стояла теплая, а в разгаре дня даже жаркая погода. Кругом зелено, масса полевых цветов. Не ощущать аромат, разливающийся вокруг, просто невозможно. Мне идти легче других. У всех на ногах тяжелая обувь. На моих – постолы из сыромятной кожи: легкие, облегающие ступни ног. Любая лужа воды на нашем пути для меня радость. Помещаю ноги в постолах так, чтобы вода только подошв касалась. Обувь моя становится мягкой, иду как в носочках. Женщины наши скоро набили водянки на ногах. Туфли не годятся для дальнего пути. Скоро туфли перекочевали в сумки за плечами, а ноги женщин в чулках ступали по земле теперь уже более свободно. Путь до Ичков был короток, туда мы пришли свежими, совсем не уставшими. В районе было тихо, ни немцев, ни наших. Власть осуществляли партизаны... Было это 11 апреля 1944 года. Здесь сражений не было, некому было сражаться. Когда немецкое руководство узнало, что фронт движется от Перекопа, – а это расстояние около сотни километров, то немецкий малочисленный гарнизон смылся. Только в Ислам-Тереке, вечером, мы увидели первых красноармейцев, да и те только охраняли огромные немецкие продовольственные склады. Там меня часовой угостил горстью круглых, как аптекарские таблетки, конфет. Я был удивлен, увидев на его гимнастерке погоны. Значит, и немцы иногда говорили правду... Неподалеку от Владиславовки, на проселочной дороге, мы увидели сгоревшую немецкую грузовую машину. Похоже, ее поразили с воздуха, потому что следов от снарядов и бомб вокруг не было. Немцы еще были живы, когда начала гореть машина, позы сгоревших человеческих тел свидетельствовали об этом. Были они черные, уменьшившиеся в размерах, обугленные, в позах боксеров. Одна фигурка свисала с борта головой вниз, не успев упасть на землю. Метрах в двадцати от машины, на зеленой траве, раскинув руки, лицом вверх лежал труп молоденького светловолосого унтер-офицера. На нем не было следов повреждений, только резкая белизна лица и открытых частей рук отличали его от живого. У меня в душе не шевельнулось и чувство жалости. Я не был готов простить даже мертвого врага. Общий вывод был сделан такой: случилось это ранним утром, когда мы начинали свой путь домой. На руке немца были часы. Мы – не мародеры, никто из нас даже не наклонился, чтобы снять их. Сделав небольшой привал и подкрепившись тем, что мы взяли с собой, уходя, продолжили движение. Луна достаточно хорошо освещала нам путь. Только часа в два ночи мы остановились на ночлег. Остаток ночи провели в крепком сне внутри немецкого блиндажа. В нем было сухо, стены обшиты фугованной доской, внутри сено и солома. Что еще надо? Удивительно, что враги даже не подожгли его... Утром, умывшись росой, подкрепившись, чем бог послал, мы продолжили путь. Нам повезло. Сзади послышался рокот автомобиля. Мы сошли с дороги, чтобы пропустить его. Но водитель, остановившись, спросил коротко: «Куда?». «В Керчь!» – за всех нас ответил отец. «Садись!» – сказал шофер. Мы с веселой душой лезли в кузов, усаживаясь на сиденья, сделанные для перевозки людей. Миновали Мариенталь. О, боже! Во что превратилось чистенькое, ухоженное немецкое селение? Развалины домов, покосившиеся и поваленные телеграфные столбы, обвисшие провода. Вот вдали мелькнула и скрылась синяя полоска воды. Неужели это уже море? День ясный, на небе ни облачка, лишь ветерок, создаваемый при движении автомобиля охлаждает нас. В душе нетерпение: что нас ждет в Керчи? Навстречу нам движутся войска: автомобили, артиллерия на автомобильной тяге с орудийными расчетами из молоденьких красноармейцев. Идут танки. Мы не видим той пехоты, к виду которой привыкли, уставшей понурившей, пропотевшей. Минуем окраину Старого Карантина. Поворот налево, и машина катится под уклон, легко почти неслышно работает мотор. Вот и начало улицы Свердлова, справа от въезда в нее блестит вода редко просыхающей огромной лужи. Мы – дома! А вот и КПП. Машина останавливается. Мы спускаемся на землю. Каждого из нас внимательно прощупывают глаза старшего сержанта. «Предъявите документы!» – приказывает он. Мы лезем в карманы, извлекая наши бумаги. Документы женщин и мое свидетельство о рождении едва удостоилось внимания. Белый билет (освобождение от военной службы) тоже не подвергался исследованию. Более внимательно просматривались документы моего двоюродного брата. Это вызвано было тем, что он не по годам имел крупное, крепко сколоченное тело. Но достаточно было кинуть взгляд на его слегка округлое лицо с пухлыми губами и широким носом, как сомнения исчезали. Остальных мужчин задержали. Из них будут формироваться военные подразделения для отправки на Севастополь. Всех нас зарегистрировали в книгу. Против моей фамилии, имени и отчества стояла цифра – 37. «Неужели, я тридцать седьмой житель освобожденной Керчи?» – подумалось мне. Да, город освобожден, но он – мертв, весь лежит в развалинах. По тротуарам не пройти, они завалены камнями от разрушенных стен, через булыжник мостовой проросла зеленая трава, местами ее высота выше колена. Она еще не сильно примята, сочная, с выброшенными метелками соцветий. В сторону сдвинута поврежденная техника, чтобы не мешала проходу. Нас предупреждают, что ходить мы должны только там, где установлены таблички с надписью «Мин нет». Под надписью фамилия минера. Да, в таком городе не разгуляешься. Улицы пересекают окопы. В окопах – матрасы, подушки. В одном, на перекрестке Карла Маркса и Крестьянской, в окопе – мешки с деньгами. Деньги все – дореволюционного выпуска. Для меня, не знавшего ничего о нумизматике, такие деньги ничего не значили. А вот и наш дом. Крыши нет, ворот, ведущих во двор, тоже. Переплета окон нет. Полов нет. В стенах провалы, им соответствуют ходы сообщения. Становится ясным, почему сорваны полы. Есть потолок с большим количеством отверстий в нем. Есть множество неразорвавшихся минометных мин с целыми взрывателями. В наружной стене нашей квартиры тоже зияет пролом. Соответственно ему во всех стенах домов нашей стороны улицы – такие же проломы. Ходы сообщения идут через всю улицу. В нем, в разных местах, можно найти валяющиеся подушки, матрацы, одеяла. Но мы стараемся не касаться их, опасаясь того, что они могут быть заминированы. Немцы воевали, не отказывая себе в некотором комфорте. Расчистив кусок земли в бывшей комнате матери и отца, мы, поужинав тем, что у нас еще было с собой, крепко уснули. Мы привыкли спать на голой земле, подложив кулак под голову. Утром нас ждала работа, много работы. Меня утром направили искать съестное. Но сейчас войск в городе, как это было в 1942 году, не найти. Все силы брошены на Севастополь. Прохожих нет. Город пуст. Кое-где копошатся, как и мы, бедолаги, вернувшиеся к своим развалинам. Перебрасываемся фразами. Заботы у всех единые. Узнаю, что на Шлагбаумской открыт магазин. Направляюсь туда. Сегодня, мне кажется, еще страшнее выглядит город, чем вчера. Я иду между развалин, стараясь придерживаться осевой линии улицы. Еще на улицах разбитая техника. В речке Мелек-Чесме целый танк с боеприпасами. Ввалился поперек ее, да так и застрял. Но трупов не видно, хотя трупным смрадом откуда-то тянет. На Шлагбаумской нахожу магазин. Это сохранившиеся стены какой то комнаты с металлической дверью. Ни крыши, ни потолка. Естественно нет и прилавка. Нет и продавца. Есть легко раненый, с перевязанной рукой, наш боец. Стоят четыре открытых бочки соленой песчанки. Больше ничего в этом «магазине» нет. Я спрашиваю: «Можно взять песчанки?». Он протягивает мне старую газету и отвечает: «Бери!». Я набираю песчанки, килограмма три, и направляюсь домой. Здесь уже кипит работа, в которую включаюсь и я. Первым делом нужно освободить квартиру от взрывчатых веществ. Пригодилось мое старое знакомство с этими предметами. Нахожу веревку, привязываю конец ее к стабилизатору мины и, сам, спрятавшись за угол, выдергиваю ее из стены или земли. По-счастью, ни один взрыватель при проведении такой операции не сработал. Невзорвавшуюся мину я беру за стабилизатор и забрасываю через стену в соседний двор. Разряжать мины я не собирался, а в соседнем дворе людей не было, как, впрочем, и в большинстве дворов. Естественно, можно было натаскать разного барахла, бродя по городу. Но, жизнь дороже... На следующий день отправились на Литвинку. Дом стоял, но не было в нем ни крыши, ни рам, ни полов. Такими же были и дома, расположенные рядом. Разрыв навоз, мы увидели какую-то грязную массу вместо мешков. Но, копаясь в ней, мы добрались до сохранившейся муки, просто вокруг муки образовалась плотная оболочка. Выбирая ее из подгнивших мешков, мы собрали почти два мешка муки. Она и обеспечила нам питание в течение первого года после освобождения, являясь добавкой к выдаваемому нам по карточкам хлебу. Мы разделились на две бригады. В одной отец, тетя Ира и я. Вторая – Мелиховы, Володя и Зоя. Каждый теперь на территории, свободной от мин, работает по наведению порядка в квартире. Первым делом следует заложить проемы в окнах, провалы в стенах. Камня вокруг в избытке, раствором служит глина и песок. Я занимаюсь поиском и доставкой из соседних домов и дворов уцелевшей черепицы и досок, извлекаю из досок гвозди, выравниваю их. На мою долю вышла работа над кровлей квартиры. Мне легче ходить по потолку, не боясь провалиться или отвалить штукатурку потолка... Оказалось, что укладывать рядами черепицу, перекрывая ее сверху, не трудное занятие. Я вполне с этой задачей справился. Первый хороший дождь оценил мою работу на отлично. Во время отдыха направляюсь половить бычков. Вблизи берега в воде стоит полузатопленная немецкая быстроходная десантная баржа. Через отверстие люка заглядываю в трюм. Там в воде находится более десятка плавающих трупов немецких солдат. Все они в обмундировании и сапогах. Они еще не разложились, но в открытые части тела впились бычки. Что-то после такой картины мне расхотелось есть бычки. Ограничился тем, что надрал сотни две крупных мидий... Боже, какая прелесть – тишина! Как долго мы ее ждали. Какое счастье свободно передвигаться, куда только душенька пожелает, в любое время суток. Могу запросто пойти в Юргаков Кут и принести оттуда вечером свежей барабули. А возможность учиться, мечтать о свободном выборе профессии – ну, не счастье ли это? Только лишенный всего этого может в полной мере меня понять! А возможность есть настоящий хлеб, с хлебным духом и вкусом вместо эрзац-хлеба! Я часто слышу разговоры о голодоморе, о котором вы и понятия не имеете. Вы никогда не находились в немецком концлагере, не протягивали руки к случайному прохожему, идущему чуть в стороне, с мольбой: «Дяденька, бросьте хоть картошечку, хоть бурячок!.. Бросьте, хоть что-нибудь!». Что мы знаем о работе органов государственной безопасности? В каждом государстве существовала такая организация, окруженная таинственностью для окружающих. Название могло меняться, а сущность одна. Жандармерия, Чека, НКВД, МГБ. КГБ… Врядли сотрудники этих организаций стали бы делиться с окружающими деталями своей работы. Работники государственной безопасности проходили строгий отбор, одним из главных качеств которого – молчание. И никто, побывавший в стенах этих организаций, не стал бы делиться впечатлениями о проведенном там времени. И беспричинно туда не приглашали. Правда, не всегда приглашаемый знал о самой причине появления интереса к его персоне таинственной организации. Поэтому был всегда полон дурных предчувствий. Как правило, они его не подводили. Ну, не знаю я человека, который не стал бы искать возможность обелить себя, пусть и ценой наговора на добрых знакомых своих. Я не отрицаю возможностей ошибок и даже преступлений, совершаемых сотрудниками этого закрытого от посторонних глаз учреждения. Но я далек от мысли о вседозволенности действий его. Я знаю, как трудно копаться в душах людских и как трудно пропустить через проверочный фильтр огромное количество людей, побывавших в стане врага, пассивно или активно сотрудничавших с ним. Но, не хватали всех подряд, подолгу разбирались в сплетениях и переплетениях судеб человеческих! МГБ наводили на след те же, кто был, работал и жил рядом с подозреваемым. Слушал высказывания, поддакивал, мысленно контролировал его действия. Я после освобождения нашего города нередко видел на улицах его молодую светловолосую женщину, державшуюся достойно и спокойно. Так же она держалась в присутствии коменданта Багеровского концлагеря, выполняя роль переводчицы. Да, я тогда, в ноябре 1943 года, перенес всю ненависть к немцам и на нее, вся работа которой была чисто механической. Но она была чистенькой, прилизанной, пахнущей духами, а я был грязным, в измятой одежде, пропитанной не только испарениями давно немытого тела. Я тогда мысленно рисовал картину расправы над «шоколадницей», как тогда было принято называть девушек, услаждавших немецких офицеров. Но она прошла проверку в органах МГБ, и в ее действиях не было обнаружено ничего преступного. А личное предубеждение у меня осталось... Через два месяца после освобождения Керчи состоялся открытый судебный процесс над руководством Керченской МТС. Свидетелями были рядовые работники: слесари, токари, механики. К такой же категории участников процесса был отнесен и мой отец. Я лично знал всех подсудимых, поскольку часто посещал отца, когда он работал в этой МТС главным бухгалтером. Для меня было ясно, что эти люди не были закоренелыми врагами советской власти. Пособничество их было вынужденным, пассивным. Они стали жертвами сложившихся обстоятельств и политического недомыслия, к которому примешивалась обычная человеческая жадность. Решение, принятое директором МТС Дрегалевым, было правильным: пустить технику в работу и использовать немецкое горючее для посева озимых. От сельских общин, бывших колхозов, принималась плата натурой – зерном и мукой. Дрегалев скончался скоропостижно летом, место его занял главный механик Беспалый. Действие договора продолжалось, мука мешками потекла в дома руководителей, в то время как рядовые сотрудники МТС получали скромную добавку к пайке, определяемой немецкими властями. Доля моего отца была не меньше, чем у остальных руководителей предприятия, но мешки его с мукой исчезали по пути домой, муку раздавали семьям бывших сотрудников МТС, служивших в Красной Армии. Начальство меняло муку на ценности. Мать моя ворчала на отца, сравнивая нашу сверхскромную жизнь с жизнью других членов руководства. Теперь все вылезло наружу. Сотрудники МГБ вели долгую кропотливую работу, выясняя подробности совсем негромких дел, не причинивших урону советской власти. Об этом обвиняемым напомнили в судебном заседании. Напомнили и о том, как они удирали от советской власти на загруженных барахлом автомобилях... Напомнили им об исключительной исполнительности при подготовке к отправке в Германию сельхозмашин. Они не были отправлены, но не было в том заслуги руководства. Допрашивая моего отца на суде, государственный обвинитель задал вопрос: «Поясните суду, как осуществлялся срыв отправки тракторов и комбайнов в Германию?». Отец ответил: «Ко мне пришел слесарь Клиндухов и спросил, что делать? Я ему сказал, что нужно сделать все, чтоб машины не были отправлены! Немцы уйдут, чем землю поднимать будем? Я не разбираюсь в технике, но думаю, что есть такие детали, маленькие по объему, без которых машина не пойдет. Все нужно сделать тонко, чтобы Фишер не заметил. При том нужно не приостанавливать работу, а делать ее еще более интенсивной, чтобы управляющий, немец, видел, как хорошо вы трудитесь!». «А вы не боялись? – задал вопрос прокурор. «Боялся, но надеялся на то, что впопыхах сборов, немцам будет не до нас». Вопрос к подсудимому, главному механику: «Вы слышали ответ свидетеля? Поясните, почему слесарь пошел к главному бухгалтеру, а не к вам, отвечающему за технику?». Главный механик, разводя руками, ответил: «Не знаю!». Помещение конторы, где проходил суд, было полностью заполнено людьми. Я слушал и горд был за отца. «Какой же он умный, – думал я, – все предвидел! Послушайся он матери, сидеть бы ему рядом с обвиняемыми». И сделан был правильный вывод: «В МГБ хлеб даром не едят!». Как давно я не видел кино. Слух мой отвык от слабого жужжания киноаппарата. Вдруг узнаю, что в скверике, там, где теперь стоит памятник Володе Дубинину, будет демонстрироваться фильм. Перед этим взрослые очищали сквер от поврежденных ветвей деревьев. Но не удалить впившиеся в стволы осколков, древесина удерживала их, обрастая здоровыми участками своих тканей. Первый раз буду смотреть кино под открытым небом. Между стволами натянули экран из двух сшитых полотнищ простыней. Мы стали занимать места еще засветло. Сеанс бесплатный, места находились по обе стороны экрана. Кто сидел на земле, скрестив ноги по-татарски, другие, полуразвалившись, и в иных живописных позах. Терпеливо ждем. Кажется, что сегодня наступление темноты задерживается. Но вот темнеет, на небосводе зажигаются первые звездочки, пусть еще и слабым светом. Включен киноаппарат. Демонстрируется фильм о бравом солдате Швейке и Гитлере. Швейк в комических эпизодах ищет путей наказания Гитлера... Фильм многократно прерывается, то рвется пленка, то еще что-то, мы нервничаем, но не уходим! Возвращаясь под открытую местами кровлю дома своего, мы с двоюродным братом долго комментируем виденное. Постепенно идет оттаивание души, проглядывают клочки утраченного детства. Чтобы получать лишние сто граммов хлеба, я устраиваюсь на работу счетным работником в Керченский горпромкомбинат. Служащий получает аж четыреста граммов хлеба на день. Работа не тяжелая, но утомительная. Жарко, мои сверстники идут купаться и загорать на море, а я с утра сижу в «проклятой конторе». Перспектива провести так всю жизнь не на шутку пугает меня. Я очень хочу учиться. В городе открываются для таких, как я, годами не посещавших школы, подготовительные курсы. Я направляюсь туда. Иду в ту комнату, куда направляются довоенные пятиклассники. Меня, в первые же минуты пребывания в нем, сразили два вопроса, заданные учительницей, почему-то выбравшей меня из массы других, кстати, вернувшихся из эвакуации, а, следовательно, намного подготовленней меня: «Что такое сказуемое и что такое подлежащее?». Мое гробовое молчание сопровождалось громовым смехом. Я, покраснев до корня волос от стыда, выбежал из помещения и быстрым шагом направился в контору. Отец спросил меня, почему я так быстро вернулся? Ничего не скрывая, я рассказал о своей неудачной попытке вернуться в школу. Отец, немного подумав, задал вопрос: «А ты учиться хочешь?». Я твердо ответил: «Да!». И для меня начались два месяца таких интенсивных занятий, над какими школа никогда не задумывалась. Я трудился по 14 часов в сутки, используя свою прекрасную память. Два месяца, и материал пятого и шестого классов мною пройден. Я записываюсь в седьмой класс. Документов об образовании у бывших на оккупированной территории нет. Проверка знаний идет на уроках. Плохо успевающий переводится на класс ниже. Можно записаться в 9-й, а через неделю оказаться в четвертом. Я прошел фильтр. По гуманитарным предметам у меня только пять, отлично идет и математика, а вот с литературой письменной дела обстоят намного хуже, из троек я почти не выбираюсь, четверка в дневнике – редкое явление, о пятерках – не мечтаю. Та же учительница, задавшая мне вопрос о сказуемом и подлежащем, ведет у нас литературу, она же и завуч школы – Анна Николаевна Наумова. Мир праху этой славной трудолюбивой женщине, отдавшей всю себя школе, пожертвовавшей ради нее своей женской судьбой. Слабость в знании русского языка она у меня точно подметила, но вот она так и не могла понять, что я никогда не списывал сочинений. Писал их, мучительно обдумывая, но быстро излагая на бумаге. Рецензии ее были одни и те же, к ним я привык: «Книжно... Очень книжно!». Что поделать, если мои предложения изобиловали причастными и деепричастными оборотами речи. Мысли были глубокими – сказывалось великолепное знание отечественной и зарубежной литературы. Я не роптал, меня оценки не интересовали. Тогда не было конкурса аттестатов зрелости при поступлении в ВУЗ, а объем знаний гарантировал мне поступление в любой. Та же учительница оценила правильно мои знания литературы устной, от нее всегда получал только одну оценку – пять! Боже мой, какое удовольствие отказаться от затемнения и видеть освещенные окна в темное время суток! Свет не яркий, в городе еще нет электричества. Его дает энергопоезд, стоящий около развалин консервного завода. Электроэнергию получают лишь объекты жизнеобеспечения города. Какое, Боже, спокойствие разливается в душе, когда не слышны взрывы авиабомб. Случайные взрывы часты, гибнут в основном дети, прибывшие из тех районов страны, куда не добрались военные действия. Правда, гибнут и умудренные войной люди. Погиб и дядя Алексей, бывший с нами в деревне Колчура. Он возглавил рыбколхоз в Юргаковом Куте. Рыбаки нашли на берегу Азовского моря, зарывшуюся в песок круглую морскую мину. Три километра ее тащили в деревню на носилках, напрягая силы и чуть не падая от усталости. Потом в сарае стали ее разряжать. Разряжал сам председатель. На счастье других, его покинули все любопытные. Он в сарае оставался один. Раздался взрыв. От дяди Алексея, проживавшего в городе, осталась только голень в правом сапоге, кусочки мышц и обломки костей. Взорвался один взрыватель, который он каким-то образом выкрутил. Сама мина осталась невзорвавшейся. Я представляю, чтобы она наделала в деревне, взорвавшись. Останки погибшего привезли в Керчь. Жена занималась стиркой, когда на табурет поставили небольшой ящик. Не умея подготовить женщину к тяжкой утрате, один из мужчин сказал: «Мы принесли твоего Алексея!». «Где он?», – вытирая мокрые руки о фартук, спросила машинально женщина. «В ящичке!». Женщина упала без сознания. Я долго думал об этом. Нужно было пройти ад, видеть все, что только можно видеть, чтобы так нелепо погибнуть! И это – взрослый человек, не ребенок. Власть в городе уже была, но, какой толк к ней обращаться, когда у нее ничего нет. Военная комендатура действует намного эффективнее. Она же и организовала снабжение хлебом пока еще малочисленного городского населения. Воду опять качаем ручной помпой. Резервуары городского водопровода пусты. Я побывал внутри них. Это огромные бетонированные подземные сооружения. Акустика в них великолепная. Но нет и следов влаги... Казалось, что потребуются долгие годы, чтобы наладить, хотя бы примитивное хозяйство. Мы сами, никогда не державшие в руках строительных инструментов, отремонтировали свой дом, сами настлали полы, вместо стекол использовали куски целлулоида. Так же, как и мы, повсюду копошились люди. Начал работу Керченский горпромкомбинат, состоявший из множества мастерских по ремонту бытовой техники, одежды, обуви. В составе его были и вулканизационные мастерские, и даже мыловаренный завод. Сначала работа шла на давальческом сырье, потом стали поступать государственные материалы и сырье. Никогда не поднимутся и не станут в строй городской трамвай, коксохимзавод, не задымят доменные печи и не задвигается прокатный стан Керченского металлургического завода. Не будет выпускать табаки и папиросы Керченская табачная фабрика. Но город станет на ноги. И станет ясным главное направление государственной работы. Первым магазином, построенном в городе, будет книжный, а первыми восстановленными зданиями – школы. На втором месте – медицина. Вот – приоритеты государства! Трудно с питанием, но школьникам на большом перерыве будут выдавать по стакану сладкого чая и по 80 граммовой белой мягкой булочке. Наверное, из-за невероятной разрушенности, Керчь не вошла в число первых планируемых поднимающихся из руин городов. Писатель Павленко, побывав в разрушенном Сталинграде, сказал, что он не был потрясен увиденным, потому что перед этим он видел Керчь. Но поднимется Керчь, пусть и не быстро. Город станет зеленым (такого большого количества деревьев и кустарников до войны в нем не было) и будет притягивать к себе людей не только своими морями... И пришел счастливый момент, которого мы ждали так долго. 2 часа ночи 9 мая 1945 года спящую Керчь разбудили ликующие крики: «Победа! Войне – конец!». Люди выскакивали из своих квартир, плакали и смеялись, обнимая и целуя совершенно незнакомых им людей. Я уверен, такого не знала Европа, такое никогда не увидеть Америке, и только потому, что мы победу не получили, мы ее выстрадали! |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |