| Суббота, 18.05.2024, 12:44 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 10Глава десятая
Мы уже знали, как немцы соблюдают все международные соглашения и конвенции – их обращение с нашими военнопленными, массовые расстрелы населения. Здесь, на Широком молу, в мае 1942 года, можно было еще раз убедиться, что пределам зверств их нет конца. Мол усеян трупами наших солдат и командиров. Они лежали в одиночку и группами, в обмундировании и нижнем белье, в бинтах и шинах. Ясно, немцы расправились с ранеными, которых не успели переправить на ту сторону пролива. Неподалеку я видел труп молоденькой женщины в военной форме, штык прикалывал ее к тому, кого она перевязывала. Трупов я уже не боялся, к виду их привык. Не было ни одной бомбежки, чтобы трупы не вывозили телегами, чуть-чуть прикрыв простынями. Вернувшись с селедкой домой и, понимая, что время упущено, и поживиться ничем больше не удастся, я и родители принялись приводить квартиру в порядок. Окон в ней не было, двери распахнуты настежь; кругом пыль, запустение, но вещи, оставленные нами, были не тронуты. Мы заколачивали окна досками. За этим занятием нас застали немцы. Они забрали и увели отца, и не только его, а всех мужчин из нашего и соседнего дома, имевшие один, общий на всех, двор. Не брали только подростков, глубоких стариков и калек, чьи дефекты были отчетливо видны, чтобы их не заметить. Больного туберкулезом мужчину, показывавшему немцу справку о состоянии здоровья, пристрелили на месте. Второго, с такою же справкой, немецкий солдат отвел во двор гостиницы. Прозвучал резко, лающе, выстрел... По прошествии времени думаю, что расстрелы больных немцами были сделаны осознано. Немецкие солдаты, не задумываясь, выполняли приказания своего командования. Мы еще не знали, что больные туберкулезом и психическими заболеваниями подлежали по приказу из Берлина уничтожению. Но стало ясно, что предъявлять медицинские справки – опасно! Мать, приказав мне оставаться в квартире, побежала вслед за отцом. А дальше события развивались следующим образом. Колонна мужчин в несколько сотен, в гражданской одежде, в оцеплении конвоя, медленно тянулась по направлению к Колонке. Намерения немецких вояк были откровенно прозрачны. Всех людей ожидал расстрел. Так бы оно и случилось, если бы вслед этой колонне не двигалась вторая, в юбках и платках. С толпой женщин поравнялась немецкая легковушка с открытым верхом. Сидевший в ней важный немецкий генерал спросил через переводчиков, что происходит? Женщины с ревом и плачем, перебивая друг друга, пытались объяснить немцу свои печали. Генерал, досадливо поморщившись, приказал развернуть колонну и направить ее в Ислам-Терек (ныне – Кировское), где располагался огромный концлагерь. Туда и направилась колонна мужчин, среди которых находился и отец. Мать вернулась одна. Вдвоем в городской квартире нам делать было нечего. Заколотил досками окна, закрутив проволокой кольца входной двери и попросив соседей приглядывать за нашим жильем, мы с матерью, с печалью на сердце, покинули нашу квартиру. На улицах лежало много трупов наших красноармейцев. Их переместили на тротуары, под стены зданий, чтобы не мешали движению. Хотя, по здравому размышлению, их давно следовало предать земле. Они уже были в стадии разложения, зловонный сладковатый запах преследовал нас. Мысль невольно лезла в голову: «Почему немцы не разрешают убирать трупы?». Трупов немецких солдат нигде не было видно, их захоронили. Местом захоронения стала площадь перед немецкой кирхой. На Госпитальной, напротив больницы, на дереве висел вниз головой труп красноармейца. За что его так? Чем заслужил такую жестокую смерть? На Шлагбаумской стояли разбитые советские санитарные машины, все детали их блестели никелем, в салонах трупы расстрелянных немцами раненых. Слава богу, мы среди своих. Встревоженные тетя Ира, мой брат Виталий и другие ждали нас. Узнав, что с нами нет отца, все плакали. Потянулись дни томительного ожидания. В ночь под пятницу мать, помолившись, загадала святой Параскеве Пятнице на отца. Шел пятый день, как немцы увели главу нашей семьи. Вечерело, мы сидели в комнате и молчали. Вдруг раздался стук в окно, и женский голос, который мы слышали все, сказал: «Дома он?». В интонации звучал вопрос, и мать машинально ответила: «Нет!». И тут же стала горько плакать, причитая: «Что же я наделала? Сама своим ответом отвергла его!». Мы, как могли, утешали ее. Все – напрасно. Она проплакала всю ночь, встав наутро с красными опухшими веками. Часов в 10 утра в дом вошла высоченная фигура отца. Он здорово исхудал, густая черная борода с проседью сильно старила его. Мать, да и мы все чуть не умерли от радости. Отец рассказал, что делал неоднократные попытки бежать по пути следования колонны, и только третья, сделанная уже в самом лагере Ислам-Терека, оказалась удачной. Борода служила охраной – он выглядел стариком. Военные действия в городе закончились. Потом уже, когда к нам пришла тетя Мария, наша близкая родственница, проживавшая на Колонке, мы узнали еще об одной трагедии. Немцы на Колонке встретили яростное сопротивление. Захватив ее, они выгнали жителей из домов, а сами дома подожгли. Мою двоюродную сестру Раю, девушку 18 лет, они у порога дома, на глазах у матери, расстреляли. Тетя Мария была в старенькой кофте и юбке. Все, что она имела, сгорело в доме. Одна, опустошенная, с усталым взглядом, она ничего и не о чем не просила. Мать и отец оставляли ее, но она, поделившись с нами горем, ушла. Задерживать ее было бесполезно. Попытки вмешательства часто в таких случаях приводят к суициду. Потом, уже через значительное время, она вновь наведалась к нам, сказав, что живет в Тобечике. Хотя село Тобечик расположено всего в 20 км от города, у нас не было возможности попасть туда. Дальнейшая судьба тети Марии мне не известна. Мы многих родственников потеряли в той войне. И слишком мало знаем об их судьбе. Делать на Чкалова больше было нечего, пора была возвращаться к себе. Но не туда, не на К.Маркса, от которой мы за эти месяцы отвыкли, а в новое жилище. На этот раз, по ул. Крестьянской нас ждали две приличных размеров комнаты, кухня и коридор. Это уже были барские апартаменты в сравнении с тем, чем мы владели прежде. Одновременно с нами, в квартиру рядом, поселился брат матери с семьей. Их квартира была разрушена полностью взрывной волной. Новоселье не совсем случайное. Мать использовала административное право, работая управдомами шестой части города. На этот раз двор мал, в нем всего три квартиры. В противоположной стороне от ворот – холм земли и груды камня ракушечника, – все, что осталось от прямого попадания бомбы в двухэтажный дом, стоявший на этом месте. Во дворе десять сараев. Следовательно, погибли жильцы семи квартир. Ворота наглухо отгораживают нас от остального мира, открыть их можно снаружи только ключом. Чтобы открыть изнутри, ключ не требуется. С жильем мы устроились, с питанием дело обстоит намного хуже. Селедок давно нет. У нас есть килограммов тридцать соленой конины и 20 литров касторового масла. Крохотные кусочки конины составляют основу приготовляемых первых блюд. Начало лета, зелени много. Отец постоянно что-то «химичит» с касторкой. Благодаря его трудам у нас нет расстройств кишечного тракта. Во дворе, как я уже сказал, три семьи. В целях повествования я умышленно опускаю историю жизни брата матери. К элементам ее я вернусь позднее. Третья квартира занята супружеской бездетной парой. Она – Амалия Мартыновна, он – дядя Боря. Амалия Мартыновна, латышка, женщина неопределенного возраста. Скорее старая, чем молодая. Она высокая, некрасивая, плоская, костлявая, но с силой ломовой лошади. Я видел, как она ударом большого молота проломила голову лошади, часть мяса которой мы теперь и употребляли. Амалия Мартыновна ходит, как мужчина, широкими шагами, носит она только мужскую обувь. Она отвечает на приветствия, но словоохотливостью не обладает. Вызвать ее на открытый разговор не удается. Чрезвычайно деловита, Практически она делает все, не деля на мужскую и женскую работу. Ни минуты покоя, вся в движении. Она и в поле, где успела засадить зеленью и картошкой большой кусок земли. Ее примеру последовала и наша семья. Но соревноваться с ней всей нашей семье не под силу. Дядя Боря – ее придаток. Лицо у него с четко выраженными семитскими чертами, приятное и лукавое. Волосы короткие со склонностью завиваться. На макушке лысина размерами с пятак царя Петра. Он старше жены, но насколько?.. Нет эталона для сравнения. Нос с горбинкой, вокруг светло-коричневых глаз сеть глубоких морщин. Он всегда гладко выбрит. Ходит по двору в майке и серых хлопчатобумажных брюках, подчеркивающих его небольшой рост и излишние жировые отложения. Говорит, что он – караим. Мы верим ему! А почему не поверить, если караима и еврея по внешности не отличить. Отличие одно: немцы караимов не трогают, а евреев убивают. Дядя Боря – откровенный бездельник, Я никогда не видел его за работой. Амалия Мартыновна не потакает мужу, напротив, она строга с ним. И нередко можно поймать почти неуловимый, мгновенно мелькающий страх дяди Бори перед своей женой. Дело, наверное, не в кулаках супруги, дядя Боря и сам физически не слаб. Тогда в чем? Этот вопрос никем из живущих во дворе не решен. Дядя Боря не выходит за ворота. Обычная осторожность в первые месяцы под властью оккупантов или что-то иное? Взрослые уходят со двора по делам своим. Мы становимся собеседниками словоохотливого караима. Он знает много смешных и интересных историй. Рассказывает он подробно и великолепно. Лицо его в такие минуты становится подвижным. Глядя на него, мы видим того героя, о котором он нам рассказывает. Из его разговоров мы узнали, что в молодости он работал в цирке. При этом он демонстрирует нам свои бицепсы. Мы с искренним восхищением ощупываем их. А он повествует о схватках, из которых всегда выходил победителем. И мы опять верим ему. Из взрослых дядя Боря часто беседовал с моим отцом. Отец становился словоохотливым только после спиртных возлияний, в обычное время из него извлечь информацию было делом затруднительным. Но отец умел слушать, не перебивая вопросами, покуривая «козью ножку» – самокрутку из махорки. Дядя Боря не курит. Тема их разговоров – будущее страны. Для меня этот вопрос решен – я только за советскую власть. У моих друзей – такие же убеждения: чтобы не случилось, но наши, красные, победят немцев! Прошло не более месяца. Был прекрасный летний день. Большая часть нашего двора была на базаре. Во дворе оставалось трое: отец, дядя Боря и я. Отец с дядей Борей только вошли в коридор нашей квартиры, как послышался слишком резкий и повелительный стук в калитку наших ворот. «Чужой!» – мелькнуло у меня. Думаю, что такие же мысли возникли и у взрослых. У каждого из наших был ключ от калитки. Чтобы не потерять, его вешали на шею на веревочке. Отец подал мне знак, я пошел открывать. Дядя Боря метнулся вглубь нашей квартиры. Открыв калитку, я увидел полицейского с винтовкой на плече. Ни о чем меня не спрашивая, слегка отодвинув в сторону, полицейский вошел и пошел по тропинке. Навстречу ему вышел отец. Оказалось, отец хорошо знал полицейского. Тот до войны работал сапожником в артели «Сельремонт». Я тоже знал многих сапожников артели, работая на каникулах учетчиком в этой организации, но этот не был мне знаком. «Где еврей?» – спросил полицейский, обращаясь к отцу. «У нас нет евреев!» – ответил тот. «А Борис?». «У нас есть Борис, но он караим, а не еврей!» – сказал отец спокойно. «Какой там караим? – усмехнулся полицейский. – Самый настоящий еврей. Его отец до революции москательную лавку имел...». «Ты ошибаешься...» – начал, было, отец. Полицейский прервал его вопросом: «Где он?». «Ушел на рынок с женой». «Хорошо, пойду, проверю!» – сказал полицейский, поправляя винтовку на плече и направляясь к воротам. Из нашей квартиры выглянул испуганный дядя Боря. Лицо его было белым, с капельками крупного пота на лбу. «Борис! – сказал ему отец решительно. «Беги через развалины и соседний двор. Беги в любую деревню». Борис заметался. Отец развернул его за плечи по направлению к развалинам. В калитку опять постучали. Я уже не торопливо пошел открывать, надеясь, что дядя Боря за это время успеет убежать. Вошел тот же полицейский. Никуда не сворачивая, он направился прямо к нашей квартире. Отец одиноко стоял на пороге, дяди Бориса не было. Я не понимал, как мог успеть за такое короткое время полицейский сходить на рынок, потолкаться в толпе и вернуться?.. «Ты, Петр Иосифович, сбрехал мне! – сказал полицейский просто, не меняя скучного выражения лица. – Никуда Борис не уходил. Здесь он!». Он отодвинул плечом отца в сторону и вошел в нашу квартиру. Прошел из комнаты в комнату, открыл дверцу шифоньера, заглянул туда. Глянул под кровати. Затем решительно вышел во двор и стал осматривать сараи, один за другим. В четвертом полицейский нашел дядю Борю. Тот притаился за бочкой, прикрыв лицо небольшим куском фанеры. Руки по локоть были видны за краями фанеры... «Выходи!» – приказал полицейский. Дядя Боря вышел, его трясло, как когда-то трясло меня при малярии. «Пошли!» – поворачиваясь спиной к задержанному, сказал полицейский. Он, не снимая винтовки с плеча, шел к воротам, за ним понурив голову, шел дядя Боря. Я ожидал увидеть, как стальные бицепсы вздуются на руках нашего любимца, как пальцы рук сломают полицейскому шею. Но, похоже, была у дяди Бори сломлена сама воля к сопротивлению. Я даже злился: «Ну, что же он? Никого, кроме нас! И терять уже нечего, стоило рисковать»... Но мои внутренние моления были ни к чему. То, к чему я мысленно призывал, не произошло. За обоими захлопнулась калитка. За дядей Борей – навсегда! Отец с матерью долго перебирали варианты, пытаясь определить предателя. Ясно было одно, без наводчика здесь не обошлось, – слишком целенаправленными были действия полицейского. Но, кто? Мы исключались, исключались и наши ближние родственники. Невольно подозрение пало на Амалию Мартыновну. Тем более что она слишком спокойно прореагировала на арест мужа. Мы плохо знали характеры прибалтов? Кто заглянет в темень латвийской души?.. Теперь в городе вовсю действовал «Новый порядок». Вера, истина, право, правда – сколько приятных слов, в основе которых находится насилие. Щука права, проглатывая пескаря, а пескарь пользуется правом растерзать личинку. Сколько раз за тот короткий отрезок времени, названный жизнью, мы становимся свидетелями изменения права. Самое странное состоит в том, что при изменении его, независимо от того, какую форму не принимало бы право, простые люди остаются бесправными перед ним. На основе пресловутого права в мою бедную головушку вколачивались разные идеи. Внешне их облекали в удобную для заглатывания форму, как это делает аптекарь, заключая в облатки горькое, как полынь, снадобье. Как бы то ни было, я был убежденным сторонником советской власти. Ведь иное было мне не доступно: прошлого не знал, будущее скрыто, а настоящее – вполне устраивало. Так как в душе моей царило безбожие, то я и не задумывался о том, как сочетаются во мне самом материальные проявления идеи с человеческой духовностью. Я еще не задумывался над многим, во мне еще не рождалось и многократно не звучало великое – ПОЧЕМУ? Почему человека, хорошего человека, не причинившего никому зла, приговаривают к физическому уничтожению только за то, что он не может убить себе подобного? И ведь такое положение было во все времена. Что же удивительного в том, что иудейские первосвященники простили убийцу и распяли невинного Христа! Право позволяло им совершить бесправие, обагрить в крови руки свои, многократно повторяя о любви к ближнему своему. Истина приятна, как слово, и не терпима в материальности своего проявления. И убивающее доброе, прекрасное, возвышенное назвали правом! Кощунственно, но факт. Мы осуждали «Новый порядок», созданный Гитлером. Но, что, в сущности, сделал он? Заменил слово «Право» другим словом «Neues Ordnung» – новый порядок. Сущность осталась прежней, но человек лишился права защищать себя. Не может истина (Warheit) блаженствовать под сенью приказа (Befehl). Ведь абсурдно право защищать «правом». Для меня, проживающего за пределами Германии, порядок намного ужесточился. Если для немцев просто порядок, то для меня он – Новый! И в этот Новый порядок не вписывались многие народы: евреи, цыганы, славяне. А из последних, в первую очередь, русские. Значит, не вписывался в него и я! Нет, не так глуп был Гитлер, заменивший право на порядок! Попробую пояснить. Цыгане, ни в какие времена не следовали порядку, сама жизнь их проходила в беспорядочных блужданиях, но правом на жизнь они обладали. Видимость порядка находилась в руках цыганского барона, он и использовал его по своему усмотрению. Могут ли немцы надеяться на то, что можно изменить генетический код народа, не признающего порядка? Того народа, который отрицает не только земной, но и божий порядок, даже существование самого Бога? Что делать с теми, кто никогда не воспримет порядка? Ответ один – уничтожить! Евреи внешне подчиняются порядку, но для этого порядок нужно постоянно поддерживать силой! Внутренне еврей не может следовать чуждому ему порядку. Будь иначе, евреи, распыленные по белу свету, давно были бы ассимилированы другими народами, растворились бы в иных племенах и народах за свою многовековую историю. У еврея есть один закон, данный Богом Моисею, закон, заключенный в торе. Этот закон отшлифован, на основе его создан порядок – талмуд. Его не смеет ни один еврей нарушить, если даже и станет трактовать талмуд по-своему. Можно ли навязать свой порядок тому, кто жил и живет по своему порядку, не подчиняясь иным? Ответ один – нет! Что нужно сделать с таким народом? Напрашивается одно: уничтожить! А русские как попали в этот список? Да русский народ генетически склонен к бунтарству. Вся история его – бунты да революции. По счастью еще, что мир весь своим бунтарством не заразили! Заставить русских слепо следовать предписаниям Нового порядка невозможно. Что делать с русскими? Уничтожить! То, что этого сделать немцам не удалось, обусловлено не желанием, а условиями. Большой по численности народ, живущий на необъятных просторах, добраться до которых не удалось, оказался не по зубам... Только дураку пришла бы мысль в голову начать тотальное уничтожение народа, еще его не покорив! Это планировалось на будущее, и в общих чертах было изложено в плане «Барбаросса». Я привел здесь обоснование ответа на тот вопрос, который бужируется иными обывателями сегодня, что с ними бы было, если бы победила Германия? |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |