| Суббота, 18.05.2024, 14:51 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 7Глава седьмая
Город и до войны испытывал сложности с водоснабжением. Хорошую мягкую питьевую воду покупали, платя по копейке за ведро воды. Вода из водопровода была жесткая, невкусная, но и этой не стало после того, как немцы заняли город. Водопровод не функционировал. Для водоснабжения использовались колодцы, оборудованные механическими помпами. Приходилось, действуя руками, откачивать воду из глубины. Таких колодцев в центре города были три. Около них скапливались люди, образовывались длиннющие очереди. Приходилось тратить часы для того, чтобы принести домой два ведра питьевой воды. Использовали дождевую, подставляя ведра под водосточные трубы. Растапливали на плите снег, когда он был свежий. Как-то, стоя в очереди, я стал свидетелем жуткого случая. С момента, когда на Сенной площади собрали евреев и куда-то вывезли, прошло несколько дней. Большинство людей знало правду о том, что с ними сделали, хотя вслух, да еще с незнакомыми людьми, об этом не говорили. Случилось, что, когда моя очередь приблизилась к колонке, к воротам двора напротив подъехала грузовая автомашина. В ней находилось трое полицейских, одетых в новенькую форму черного цвета со светло-серыми отворотами на рукавах. До этого одежда у них была обычная гражданская, выделяла их из массы других людей надпись на белой повязке «Polizei». Подъехавшие полицейские попрыгали с машины, стали выводить из ворот и рассаживать в кузове машины немощных стариков, которые самостоятельно прибыть 28 ноября на Сенную площадь не могли. Стоящий передо мною еще с пустыми ведрами мальчишка лет 15-ти вдруг крикнул звонким голосом: «Евреи, вас же везут на расстрел!». Двое полицейских бросились на этот крик, выволокли парнишку из очереди и тут же на глазах большой толпы стали избивать его прикладами винтовок. Удары приходились по плечам и голове. Фуражка у избиваемого упала с головы, кожа от ударов местами лопнула и кровила. Мальчишка опустился на колени и просил: «Дядечки, не бейте меня, я больше не буду!». Надо было видеть озверелые физиономии полицейских, продолжающих избивать пацана. Потом избитого, оставляющего за собою кровавые следы на снегу, его подтащили к машине и, раскачав за руки и ноги, бросили, как бросают бревно, в кузов. Очередь безмолвствовала. У меня от страху все в животе занемело. Но я еще тогда подумал: «Ведь эти полицейские годами жили среди нас, здоровались, шутили, сочувствовали. Откуда у них такая злоба к незнакомому человеку, ребенку еще, не умеющему контролировать свои чувства? И ведь не было рядом немцев, перед которыми они бы выслуживались. Чем мог помешать проводимой ими акции какой-то пацан?». Во все времена среди обычных смертных появляются угодники. Я не имею в виду тех, кто угождает Богу. Такое угождение – символ величайшей послушности и служения справедливости. Я имею в виду тех, кто всегда торчит при власти, любой власти. Ни идеи, ни цвет роли в таком случае не играют. Такие при приходе немцев тотчас оказались при власти, ну, словно только и жили ожиданием тевтонов… Некоторые оправдывают свои деяния звериной ненавистью к советскому строю. В какой-то мере я могу таких и понять. Хотя нельзя, служа ненависти, причинять страдания и беды невинным. Можно понять поступок Дементеева Константина (отчество его я и прежде не знал), который стал при немцах полицмейстером. В прошлом белый офицер, бухгалтер при советской власти, он имел основания быть ею недовольным. Но никак нельзя понять действия человека невысокого роста, слегка смугловатого, лет 35-ти, прибывшего с немцами в город Керчь и ставшего здесь начальником тюрьмы. В городе у него не было ни друзей, ни знакомых. Почему он выбрал соседний с нашим дом для своего жилья? Может потому, что там жила соблазнительного вида девчонка? Вера Вертошко, 16 лет, бесспорно, была красива. Выросшая в нужде, она была горда вниманием взрослого человека, да еще занимающего такую высокую должность, которого боятся все, и стараются стороной обойти. Все боятся, а вот она может вить из него веревки. Вера была очарована подарками своего перезрелого «мужа». Знала бы она, чем занимается он… Знала бы, что подарки, приносимые ей, принадлежали расстрелянным евреям и были сняты с мертвых тел… И знала бы она, каким коротким будет ее «счастье». Все станет на место, когда они будут убегать вместе с немцами. В Джанкое в ее муже узнают того, кто при советской власти возглавлял местный райпотребсоюз. Но, самое удивительное во всей этой истории то, что он сам-то был евреем. Евреем, пытавшим и казнившим евреев! Ну и ну! Как еврея немцы казнят и его самого. Только не знаю, присутствовала ли жена при его казни или нет? А может, ее казнили вместе с ним? О ней мы больше ничего не слышали, как в воду канула... Были и такие предатели, принявшие из рук немцев власть только потому, что желание властвовать было заложено в их природе. Но прежде она, эта власть, была при советском строе им недостижима. Такими были Токарев, возглавивший городскую управу, и его заместители Зеленкевич и Петров. Кстати, последние, до прихода немцев, работали врачами в городской поликлинике. Почему эскулапов потянуло к руководству, мне не известно? Одно знаю, сделали они это добровольно, не под давлением. Иногда желание услужить проявляется не в одиночку, а в коллективе людей, причем, выступающих от лица той нации, к которой они принадлежат. Так, в городе Керчи появились комитеты содействия германской нации: греческий, итальянский, болгарский, армянский, татарский. Русского комитета с таким названием не было. Был создан комитет содействия военнопленным, но просуществовал он до того момента, когда собранные людьми продукты для военнопленных были конфискованы германскими властями. Я не знаю ничего о целях и задачах, которые ставили перед собою помогающие германской нации. Я говорю о достоверном факте, бросившим тень на остальных представителей этих наций. И не нужно удивляться тому, что такие факты легли потом в основу причин так называемой депортации народов. Вопрос депортации не возник из пустого воздуха. Жаль, конечно, что депортации подверглись все подряд, без учета лично содеянного! Среди депортируемых было множество людей, действиями которых должна была гордиться советская власть. Скольких спас от отправки в Германию на каторжные работы врач Василькиоти! В судьбе моей и моих родителей много положительного сделали крымские татары. После освобождения моего отца из концлагеря военнопленных в Феодосии мать с отцом, пробираясь домой, в Керчь, остановились в доме, принадлежащем крымским татарам. Было это на окраине «Дальних Камышей». Хозяин дома побрил моего отца: он зарос щетиной и только одним свои видом мог вызывать подозрения. Им же была заменена военная форма отца на гражданскую одежду. Он же дал ценные указания, как обойти немецкие посты... У этой татарской семьи скрывалось еще два краснофлотца. Вот и решайте, какой опасности подвергалась татарская семья, поступая таким образом? Заслужила ли она депортацию? Нет, не все так просто в нашем подлунном мире. И нельзя винить людей за действия отдельных представителей их национальностей. Презренны те, кто жизнь свою бросил на алтарь алчности и порока, в каком бы возрасте он ни был! Живущий в нашем дворе и игравший со мною в мальчишечьи игры, превратившийся скоропалительно в долговязого парня Васька Лисавецкий, по кличке «Лиса», перешагнул свое семнадцатилетие, не ведая о пороке, уже свившим в душе его гнездо. И прежде, будучи еще мальчишкой, он стремился верховодить младшими. Но мы его отвергали, внутренне не доверяя ему, хотя размерами тела и силой он значительно превосходил нас, и было лестно играть с таким большим. Желание господствовать терзало его, ища постоянно выхода. Выход ему предоставили немцы, заняв город. Нет, он не побежал в военкомат, чтобы записаться добровольно на фронт при наших. В первые же дни прихода немцев он добровольно пошел служить в полицию. Теперь он упивался своей властью, демонстрируя ее над нами. У меня не было опыта, но хватало ума, чтобы ускользать от встречи с ним. Первый поступок, заставивший заговорить всех живущих во дворе, был совершен Лисой, когда он силой заставлял любить себя тридцатилетнюю замужнюю женщину. Первая атака его была отбита. Он сломил сопротивление женщины, когда ложным доносом убрал со своего пути ее мужа. Я не стану копаться в клубке его чувств, кажущихся мне изначально скоплением омерзительного. Дальше больше… «Лиса» полагал в силу отсутствия самого элементарного ума, а, следовательно, и способности анализировать, что служба в полиции ему открывает дорогу к вседозволенности. Эта вера во вседозволенность и погубила его, когда он решил завладеть имуществом богатого цыгана, в прошлом цыганского барона. Не дожидаясь команды сверху: «Ату его, взять!», Лиса зарезал цыгана на глазах у его семьи. Немцы открыто недолюбливали цыган, но они были рабами ими же созданного «Нового порядка». Васька навсегда исчез, попав в подвалы гестапо. Раскрепощение души и тела, прежде зажатого в тиски, тоже может сыграть роль катализатора, ускорившего распад морали и приведшего, в конце концов, к уходу из жизни. Что мы знали о жизни Миньки Александрова, по прозвищу «Ноль», «Нолик»? То, что он слыл отпетым хулиганом, старательно поддерживающим в сознании всего двора этот имидж. Его готовы были некоторые мужчины убить, он жизни не давал их чадам! Не было условий, и взрослые скрипели от злости зубами, рисуя себе в голове те способы, которыми следовало бы расправиться с «гаденышем». Но «гаденыш» не вынырнул из чистого озера, не выплыл на крылышках из светлого эфира. Он был порождением своих родителей. Следовательно, мы ничего не знали об отце «отпетого». Я не помню даже имени того, ведь ему никто руки своей во дворе не подавал. Знать, было за что. Он жил обособленной от всех жизнью, никому не мешая, ни во что не веря. Как обращался со своей женой, отверженный дворовым обществом мужик со звероподобным взглядом? Что знали мы о маленькой невзрачной женщине, девочкой доставшейся своему мужу? Мы не слышали тех проявлений жизни, которые доступны слуху и зрению. А из квартиры Александровых ничего такого не выходило. Там было все глухо, как в могиле. Может, отношения между супругами и были источником того, что «Ноль» не ставил и в ноль свою мать? Война приоткрыла занавес. Главу семьи в армию призвали. И ни слуха, ни духа – о нем. Пришли немцы, и женщина, мать «Нолика», вдруг расцвела, начала надевать наряды, которые прежде лежали без движения в сундуке. И двор разом заметил, что женщина просто красива. Заметил эту красоту и немецкий оберст. Теперь она возвращалась домой на легковом автомобиле. Шофер, выскочив из авто, почтительно открывал перед нею дверь. Где служил оберст, я не знал, но погоны у него были витыми, а не обычными. Соседки говорили женщине: «Как ты, Нин, не боишься возвращения наших?». Та отвечала со смехом: «Чего мне бояться? Я прежде жизни не видела! Она хуже смерти была! Не один раз мысль в голову приходила покончить с собой! Только сейчас и живу! Перед богом отвечу за свои поступки, не перед людьми!». Она ничего никому не сказала, когда пришли наши. Она повесилась! «Ноль» куда-то исчез. Слышал потом, что будто был на Японской войне. Увидел его я значительно позднее. Узнать его было еще можно, характер не изменился. А все остальное?.. Наркоман, без кистей рук, калека, которому хирург-ортопед из костей предплечий соорудил «клешни». Я видел, как он брал клешнями стакан с водкой... Хотелось мне представить его потерявшим руки в бою. Нет, все было намного прозаичнее. Минька проиграл свои руки, находясь в лагере заключенных, куда он попал за хулиганство. Я рассказал только о судьбе части живых существ, когда-то пребывавших на небольшом клочке земли, называемым двором. Не стану касаться многих других, судьба у всех была нелегкая, война круто изменила жизнь всех, обнажив сущность каждого. Будет она называться судьбой простого советского человека. Но не была она простой уже потому, что изведала «Новый порядок» Гитлера, все ужасы и страдания войны, унижения, прошла через смерть саму, может и не забравшую жизнь, но опалившую ее предостаточно. Нас, переживших войну, называли наследниками Советской эпохи. Что из этого наследства сумели наследники передать детям своим? Не уверен, что наследство было великим, если наследство исчисляется только материальными благами... Зарегистрировавшимся в городской управе людям стали выдавать по 100 граммов хлеба из непросеянной ячменной муки. Хлеб был тяжелым, колол глотку «остяками», но и его было слишком мало. К тому же, хлеб следовало еще получить, а это сделать было совсем непросто. Единственный магазин, где его выдавали, располагался на углу Ленинской и Крестьянской, там, где потом будет построен «Детский мир». Действовал комендантский час, согласно которому хождение по городу разрешалось только в светлое время суток. Но, если придти к магазину, когда станет светло и перестанет действовать комендантский час, то это означало бы одно – хлеба не достанется! Поэтому меня будили часа в 4 утра. Я теплее одевался и выскальзывал на улицу. Город вымер, ни движения, ни полоски света, лишь легкое шуршание пересыпаемого ветром сухого колючего снега. Темнота охватывает со всех сторон. Стою некоторое время без движения, пока глаза адаптируются к темноте. Внимательно осматриваюсь: нет ли поблизости патрулей. Мне предстоит несколько раз пересекать улицы. Немцы патрулировали улицы города, его центральную часть. Столкновение с ними – стопроцентная смерть! Ходили они втроем по осевой линии улицы, время от времени постреливая из автомата. Но, иногда внезапно появлялись из-за угла... Чтобы не попасть им на глаза, приходилось передвигаться, перебегая от подворотни к подворотне. Добирался до магазина и занимал очередь. Там всегда находил трех глубоких стариков, которые дежурили, присев у стены магазина, почти сливаясь с ней. Заняв очередь, я по Митридатской лестнице поднимался на улицу 23 Мая и гулял по ней, время от времени навещая стариков, чтобы убедиться в том, что меня из очереди не удалили. Немцы на Митридат не поднимались... И все же, сколько испытаешь страха, словами не передать. Хлеб дорого стоил мне. Но без этой ничтожной порции хлеба не обойтись. Бесстрашие – смерти подобно. Страх мой был обоснован... Как-то я пришел домой без хлеба. Как всегда, заняв очередь, направился на свое излюбленное место дежурства. Находясь там, я услышал звуки выстрелов. Когда минут через пятнадцать спустился к магазину, то увидел стариков мертвыми, снег под ними окрашивался кровью... |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |