| Суббота, 18.05.2024, 13:56 | Приветствую Вас Гость |
Котельников П.П. | |
Глава 1Глава первая
Итак, город Керчь находится в Крыму, том уголке земли, где когда-то жили и трудились поколения скифов и тавров, греков и византийцев, половцев и татар. Они сменяли друг друга без всякой закономерности, изгоняя или порабощая слабого. А сила дает право на владение, пока велика. Утратив силу, не говори о праве. От того, каким было право, и зависела жизнь: то бурно развивалась, то, замирала, едва-едва теплясь. Вытянулся город на четыре десятка километров вдоль берега Керченского пролива в виде прерывистой ленты, потому что нет компактной застройки даже в прежних трех районах его. Если бы не было моря, Керчь была бы одним из захолустных и неудобных для проживания городов на земле. Продуваемая ветрами, с редкой и чахлой растительностью, без моря она не радовала бы глаз. Тротуары узкие, из надгробных плит, деревья редкие, как правило, акации. Летом – жара, ну прямо, пекло настоящее. Даже подошвы наших ног, малочувствительные от бегания босиком, ощущают жар, исходящий от камней, а став на раскаленное на солнцепеке железо, заставляешь себя пританцовывать, чтобы не получить ожога. Зато морская вода, чистая, без водорослей и пятен мазута, охлаждает истомившееся по прохладе тело. Ныряешь в живое, подвижное, податливое царство Посейдона и видишь песчаное, желтого цвета, дно, стайки маленьких рыбок, надувшегося от важности бычка, лениво шевелящего плавниками. Медуз мало, слишком опресненная вода не нравится им. Рыбаки местные варили тогда уху прямо в морской воде, только добавляя к рыбе специи. Ныряя, опасаешься столкнуться с местным небольшим скатом, называемым еще «морским котом». Длинный хвост его с шипом на конце наносит болезненные, долго не заживающие, раны. Не жалуют «морского кота» и рыбаки, часто выбрасывая его из рыбацких сетей. Самое приятное время года в Керчи – конец августа и сентябрь. Жара спадает, но тепло, нежное, ласкающее кожу, продолжает дарить человеку наслаждение. Недаром это время года называют бархатным сезоном. Какая надоедливая и грустная крымская зима. Сеет часто мелкий, неприятный дождь, усиливаются ветры, забираясь во все щели нашей «несеверной» одежды. Холодно, значительно холоднее, чем в легкий морозец. Повышенная влажность легко забирает тепло человеческого тела. Изредка приходят морозы, они еще не крепкие, не продолжительные. Несет их с собою норд-ост. Море бушует вовсю, становится свинцово-тусклым, неприветливым и грозным. Прибой с грохотом бьет о берег, захлестывая часть Приморского бульвара. Ресторан «Поплавок», колонны ротонды, сваи причалов обледенели, представляют причудливую картину ледяных натеков, похожие на наплывы тающих гигантских свечей. Приходит самый холодный месяц зимы – февраль. Приходят морозы круче прежних, продолжительнее их, но снега мало. Лыжи местным населением не используются. Только санки для детей. Детвора радуется им, но не надолго. Снег быстро сходит, исчезает, даже не тая. Большей популярностью пользуются коньки. Но коньки дорого стоят. Иметь настоящие коньки престижно. Только единицы расписывают на них лед кругами. Все остальные, завидуя счастливцам, пользуются самодельными. Они представляют собой деревянную болванку, заостренную книзу, здесь прикрепляется заточенный металлический прут. Он то и является главной деталью коньков. Катком служат замерзшие воды речки Мелек-Чесме. Некоторые, жаждущие простора, выходят на замерзшую равнину пролива. Не проверив толщу ледяного покрова, быстро скользя по ледяной поверхности, они иногда становятся добычей моря. Сколько их не вернулось домой, нырнув в холодные воды промоин. И похорон не было. Что море взяло, того не отберешь! Как не прекрасно катание на санках и коньках, мы ждем тепла, как манны небесной. Чуть потеплело, долой шапку и пальто. Земля прогрелась – долой обувь, еще почва здорово холодит подошвы ног, подбираем пальцы, чтоб их согреть… Такой образ жизни обеспечивал здоровье, я на долгие годы забыл о болезнях. Наверное, он же подготовил меня к испытаниям, когда тому пришло время… Чтобы город жил нормальной жизнью, у него должны быть налажены связи с другими городами и странами, следовательно, к нему должны вести дороги, сухопутные и водные. О вечном городе, столице Италии, говорят: «Все дороги ведут в Рим!». Но этого, как бы не хотелось, не скажешь о другом вечном городе, бывшей столице Боспорского царства, многократно меняющей свои названия, и от того менее известной. Пантикапей, Боспор, Черкио, Корчев, Керчь… Менялись названия и изменялись пути, ведущие к нему. Правды ради, менялось направление путей даже тогда, когда Керчь оставалась Керчью. Во времена Пушкина въезжали в город со стороны Скасиевого Фонтана (Мичурино). У въезда стояла тогда полосатая будка с гербом России для дежуривших солдат и полосатый шлагбаум. И называли улицу, за пределами которой степь начиналась, – Шлагбаумской. Потом на месте шлагбаума, были установлены каменные столбы с изваяниями двуглавых орлов. Орлы при советской власти разом «вспорхнули и улетели». Но район их расположения продолжали называть: «У орлов». Потом, уже в довоенное время, поставили тут три громоздкие фигуры тружеников, выкрасили их почему-то в темный цвет. Шутник как-то назвал это место, – «Три негра». Перед войной ворота города переместились в район Старого Карантина, и улица, вымощенная булыжником, стала называться Феодосийским шоссе. Свое название она сохранила и до сих пор, но едва ли кто попадет в Феодосию сейчас, двигаясь по ней. Нет теперь там иного движения, кроме похоронных процессий. Слева от нее буро-серые разломы скалы: продолжает работать карьер, насыщая воздух известняковой пылью; справа гряда невысоких холмов – тоже творение рук человеческих. Феодосийское шоссе, в буквальном смысле слова, – дорога в никуда! Опять встречает приезжего Шлагбаумская улица, только въезд уже со стороны улицы Чкалова, а не с Нижне-Садовой (Комарова). Такой путь получил право на существование в период Великой Отечественной войны, он устраивал военные колонны. Двигаясь в этом направлении, можно было быстрее покинуть город, – важнейшее условие при массированных авианалетах немцев во избежание крупных потерь. Я, дорогой читатель, для знакомства с городом предлагаю избрать железнодорожный путь, более безопасный, хотя и медленный. Вспомните добрые старые времена: ваши бабушки и дедушки прежде, чем отправиться в путь, получали от своих родителей или опекунов благословение. Затем следовало помолиться Богу, прося его защиты, и, наконец, присев перед дорогой, отправляться, осенив себя крестным знамением. Возможно, от того путь прежде был менее опасным. Были тогда неприятности, не без того… То лихие люди шалили в округе, то голодные волки собирались в стаи. Но это ни в какое сравнение не идет с тем, чего следует опасаться сейчас! В пути ранее уповали и на заступничество Николая-угодника, покровителя всех странствующих. А теперь?.. Но, с благословением или без него, вы в вагоне поезда, и он пришел в движение, раза два вас встряхнув, чтобы почувствовали само начало движения. Поездка железной дорогой со времен Некрасова, описавшего ее, имела свои неудобства и свои прелести. К неудобствам следует относиться снисходительно. Не получается? Тогда используете метод сравнений мудрейшего из мудрых, самого Соломона, царя Иудейского... Все невыносимое, неприятное, сравнивайте с еще более гадким. И ничего иного не останется, как только радоваться тому, что происходит в действительности! Ну, подумаешь, движение поезда начинается с толчков и бросков, но это же – не крушение, в конце концов! Подумаешь, вагон швыряет из стороны в сторону, словно человека, перегрузившегося спиртным! А, лучше было бы, если б швыряло вверх и вниз? Ну, подумаешь, теснота и духота нестерпимые! А если бы вы были один, да в не натопленном вагоне, да еще в трескучий мороз?.. Что, лучше было бы тогда? Вас кусают клопы?.. Помилуйте, ведь это же не крысы! Все это, в конечном счете, просто мелочи по сравнению с тем большим и приятным, что вас может ожидать в пути. Нужно только предварительно, заранее, готовиться к неприятностям. А теперь перейдем к хорошему. Сколько новых зрительных ощущений ждет вас. Сколько незнакомого познаете, выслушивая повествования бывалых людей. Сколько вы встретите на пути незнакомых, которым будете, не задумываясь, поверять свои самые сокровенные тайны. Вас не будут перебивать, вам будут даже сочувствовать. О, как это чудесно – знать, что вы нашли, пусть и временно, но родственную душу! И прекрасно, что ваш путь одноколейный, и что поезд ваш идет страшно медленно, постоянно пропуская встречные поезда, выстаивая подолгу на станциях и разъездах. Это дает возможность размяться, познакомиться с новым, незнакомым для вас. Ну, хотя бы из окна вагона. Это для того, чтобы потом было о чем рассказать знакомым, естественно, разбавив виденное вымыслом. Поведение на остановках зависит от возраста и объема вещей, которыми загрузился путешественник. Молодые люди и люди среднего возраста выбираются из вагона наружу. Выстраиваются в очередь в тамбуре, готовые выпрыгнуть, не дожидаясь окончательной остановки поезда. Самые молодые носятся, как угорелые, по перрону, разыскивая невесть чего, более умудренные опытом присматриваются и прицениваются у ларьков с напитками и съестным. И о тех, кто не хочет выходить из вагона, опасаясь за сохранность своих вещей и по возрасту своему, тоже подумала судьба. Тут же к вагону направляются старики и старушки с домашними разносолами: разваристой, чудесно пахнущей квртошечкой с маслицем и большим количеством зелени, с жирными домашними курами, обжаренными со всех сторон, с сухой золотистой корочкой. А какие огурчики предлагают вам! Небольшие, не толще пальца, с пупырышками, соленые, хрустящие, с резким запахом укропа. Я уже не говорю о фруктах, которые продавались в сезон ведрами по баснословно низким ценам. Обилие съестного всегда радовало сердце, если оно не слишком опустошало кошелек. И вы, угощаясь купленным и слюнки пуская, начинали жалеть, что остановка на станции такая короткая. С нервным тиком на лице ждали третьего удара колокола, объявляющего об отправлении вашего поезда. Интервалы между ударами колокола были тогда достаточными для того, чтобы пассажир мог, не спеша возвратиться в свой вагон. Но, всегда находились такие пассажиры, которым времени не хватало. Они, рассыпая съестное из кульков, вприпрыжку бежали за уже отправившимся поездом. Вскакивали в первый попавшийся вагон, чтобы потом, уже мешая и толкаясь, продвигаться, минуя многочисленные купе и тамбуры, добираясь до своего «законного» места. Правда, устройство вагонов позволяло совершить путешествие и на подножке вагона, не входя в него, не тревожа посторонних, но, заставляя ближних пить валерьянку. От Джанкоя до Керчи двенадцать станций, из них восемь были с такими звучными, но непонятными для слуха русского названиями: Колай, Сейтлер, Ислам-Терек, Акмонай, Алибай, Айсул, Ташлияр, Салын, и только четыре станции имели русские названия: Грамматюково, Владиславовка, Семь Колодезей и Багерово. Да, прислушайтесь к этим названиям, наконец! Не чувствуете, какие ассоциации они вызывают? Помилуйте, это же – тайны, и тайны, пусть и не жгучие! Разгадывание их не пополнит вас великими знаниями. Но можно до конца пути разгадывать пустяшные тайны… Были и разъезды. Как же без них в России? Из окон ничего приятного не высматривается. Столбы, провода провисают, птицы на проводах не поющие…. Слышатся фразы, сказанные от нечего делать: «Скажите, что там за остановка?». И ответ такой же: «Главный телеграфный столб!». Не понимали, страдающие от скуки, блаженства выспаться в пути. В вагонах также прекрасно спится даже тем, кто страдает от бессонницы, прибегая к таблеткам снотворного... Глядишь эдак в окно, от нечего делать, тянет дымком от паровоза, мелькают телеграфные столбы, степь пробегает мимо, загорелая от солнца, желто-коричневая, монотонная. Как в той песне про ямщика: «Степь, да степь кругом…». Это сейчас видны лесопосадки вдоль дороги. Прежде вместо них видны были только аккуратно поставленные деревянные щиты для снегозадержания, будки путевых обходчиков да крутые навалы земли, оставшиеся после укладки путей, теперь уже кажущиеся естественным творением рук природы, густо заросшие травой. Глядишь, глядишь в окошко мутненькое, угольком присыпанное, и слипаются веки, и лезешь на полку. По-богатырски, так, что полка скрипит, разваливаешься, сопишь, похрапываешь, посвистываешь. Сон убегает не от светопреставления, а от общего оживления. Приближается Керчь. Нет, это еще не пассажирская станция, а только товарная – Керчь II. Не было тогда вблизи нее поселка, утопающего в зелени деревьев, не было заасфальтированной привокзальной площади. Были пакгаузы, железнодорожное депо, пристанционные строения и ряды товарных вагонов. Уныло, тоскливо, неуютно. Одна-две посеревших от пыли акации не могли укрыть желающего в жаркий день тени. Над станцией всегда что-то курилось: то ли дымки паровозов и дрезин, то ли содержимое открытых платформ и полувагонов. Выходили на этой станции только те, кому нужно было попасть на «Литвинку», Корецкий хутор да в район Казенного сада. Казенный сад в 1939 году представлял собой запущенную рощу из акаций и небольшого количества абрикосовых деревьев, неухоженный и грустный, как и все казенное. Это было последним детищем канувшего в Лету дореволюционного земства. Сад был создан для народных гуляний. Теперь в нем никто не гулял, кроме нескольких старушек со своими козами да клубками шерсти. Корецкий хутор назван в память одного доброхота, пожелавшего одним рядом одноэтажных домиков соединить город с его товарной станцией. Добираться сюда от станции приходилось пешком, надрывая руки от тяжелых чемоданов. С легкой поклажей тогда в путь не отправлялись, следуя латинской поговорке – «Omnea mea mecum porto» (Все мое ношу с собой). Остальная масса пассажиров ехала дальше, интенсивно собирая разбросанные по купе вещи, торопясь невероятно. Непонятно, почему так торопились пассажиры, если Керчь была конечной остановкой, и опаздывать было, ну просто, некуда. Еще десять минут нетерпения, и паровоз подкатывал к перрону станции Керчь I. Она и была целью путешествия, – эта крохотная пассажирская, неказистого вида, станция, пыльная, прожаренная солнцем и продуваемая ветрами... «Тпру, приехали!». Дальше пути не было. Лязг тормозов, постукивание чашек буферов, толчки. Поезд стал, зачихавшись паром. Народ повалил из вагонов. Вокзал представлял собой небольшое одноэтажное здание с крохотным и неуютным залом ожидания. Впрочем, большего здесь и не требовалось. Никто из прибывших даже не заходил в него. Перрон, вытянувшись в прямую линию с запада на восток, открывался на улицу Кирова, вымощенную крупным булыжником. Далее пути пассажиров расходились. Те, кому нужен был центр города, отправлялись пешком, если, конечно, багаж был небольшим. Те, у кого багаж был крупнее и тяжелее, нанимали извозчика. Услугами извозчика пользовались и те, кому нужно было попасть в Сталинский и Орджоникидзевский районы города. Ленинского района тогда не было. Почему в Керчи просматривалось неуважительное отношение к создателю Советского государства, не знаю. Современному человеку не понять пытки избравшего телегу средством транспорта. Все тело мелко трясется, зубы выбивают дробь, а слух услаждает громыхание. Разговор во время движения напоминал тирольскую песню без музыкального сопровождения. Мало того, телегу еще раскачивает из стороны в сторону, как судно во время шторма. Позднее появится трамвай, признак добравшейся, наконец, цивилизации, но поездка на нем будет возможной только для тех, кто ехал на Колонку и Самострой. Так назывались тогда части поселка им. Войкова, Сталинского района. Ходил трамвай от здания госбанка, путь его пролегал там, где теперь газоны разбиты. А так как была только одна колея, то, естественно, как и на железной дороге, здесь были частые разъезды. Часть прибывших пассажиров, имевших намерение переправиться через пролив, пересекала улицу и выходила на «Широкий мол». Для тех, кто хоть как-то ориентируется в кружевах улиц и площадей Керчи, сообщаю, что Широкий мол – это площадь, принадлежащая сейчас Керченскому морскому порту. Территорию порта дугообразно окружали небольшие ларечки, за ними располагалась металлическая ограда с воротами. Если бы не здания, да ларьки Широкого мола, то можно было приезжему, через полсотни шагов от станции, видеть водные дали Керченского пролива. Широкий мол – это морские ворота Керчи. Не было тогда морской переправы и паромов, соединяющих крымский берег с Кубанью. Был «Широкий» с причалом. К нему два раза в дневное время швартовались колесные пароходы «Чехов» и «Островский». «Островский» был чуть длиннее «Чехова». Топились они углем, паровые машины приводили в движение широкие колеса с узкими лопастями, а те, в свою очередь, заставляли двигаться пароход. Чиханье, шварканье, водные брызги, гудок – все, поехали! На открытой палубе этих чудо-судов громоздились горы пустых ящиков и огромных плетеных корзин. В них Кубань привозила в Керчь овощи, фрукты, мясо, птицу, рыбу. Благодаря этому, Керченский рынок был самым обильным и дешевым в Крыму. На ящиках и прямо на палубе сидело множество народа. Цветистые платки, широкие ситцевые юбки, крепко сколоченные женские фигуры, так отличающиеся от худосочных городских. Мужчины в кубанках, с усами. Загоревшие лица, широкой кости руки и ноги. Женщины щелкали семечки, показывая крепкие белые зубы. Слышался мягкий малороссийский диалект русского языка. Говор кубанцев отличался от разговорной речи керчан. Но и сам керченский диалект напоминал чем-то разговор одесситов. Здесь говорили: «мило», «риба», «бички», судак назывался «сулой», помидоры – «помадорами» и т.п. Вместо слова фонтан говорили «фонтал», да еще почему-то с французским прононсом. И еще, существовали две разницы вместо одной, при этом – обе, почему-то, большие. Ругаясь, к оскорбительному слову добавляли слово «кусок». Получалось, примерно, так: «сволочи кусок», «мерзавца кусок», «дурака кусок». Я до сих пор не понимаю этих «кусков». Скажем, почему кусок дурака, а не целый дурак? Где грань между целым и куском? В первый раз с этим благословенным городом я познакомился тогда, когда речь моя была недоступна пониманию взрослых. Просто родители мои бежали от коллективизации, а потом и от голода, из благословенных черноземных районов России, прихватив с собой и меня. Что я тогда вынес из знакомства с ним, пребывая на территории двора по Кладбищенскому шоссе, нынешней улице Мирошника. Говорили родители, что траурная музыка, сопровождавшая умершего в последний путь, всегда вызывала у меня плач. Потом мы отправились в долгое блуждание по просторам страны, стали перелетными птицами с одним отличием, мы не строили гнезда. Где осели, там и дом. Мы не конфликтовали с Советской властью, она нас устраивала во всех отношениях. Да, и как можно обижаться на Советы, если отец мой сражался на фронтах гражданской войны? Где осели, там и дом наш, там и Родина! Ну, как в песне той: «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!». Мы привыкли довольствоваться малым, – в этом наше великое преимущество. Все имущество наше помещается в сундуке, на сборы хватает полчаса времени. Есть еще и мешок. В нем черный чугунный котел, тренога, большая деревянная миска для вторых блюд, общая на всех. Вилок и тарелок у нас нет, зато есть деревянные ложки. Каждый член семьи знает индивидуальные особенности своей ложки. Мы вполне обходимся без стола и стульев, хотя не отказываемся от них, если нам их предлагают. |
|
| Copyright mcoldi © 2024 |